П. РОМАНОВСКИЙ
 
ИЗ ВСТРЕЧ С АЛЕХИНЫМ
 
Когда Правление шахматного Собрания включило меня во Всероссийский турнир любителей, я очень обрадовался и первым делом поинтересовался составом участников.
Многие из них, например, Малютин, Розенкранц, Чепурнов, Терещенко, Лебедев, Гельбак, были мне знакомы по осеннему турниру Петербургского шахматного Собрания 1908 г. (Всероссийский турнир был намечен на февраль 1909 г.).

 
В июле 1908 года мне исполнилось 16 лет. Моему самолюбию несколько льстило, что среди всех участников я являюсь самым юным и мне предстоит «сражаться» с солидными и почтенными людьми. Как-то в разговоре с членом Правления Чудовским я поволил высказать эти свои чувства и был несколько разочарован, когда дня через два он, встретив меня, сказал: «А вы вовсе не самый молодой участник турнира». Тут я узнал, что на турнир приезжает московский гимназист Алехин, который на три месяца моложе меня. И, прибавил Чудовский: «Он, кажется, играет очень сильно».
 
Из дальнейших разговоров выяснилось, что этот московский гимназист участвовал уже с успехом в Дюссельдорфском турнире любителей и что осенью 1908 года он занял первое место в турнире Московского шахматного кружка, где участвовали сильные шахматисты.
 
В скором времени в шахматном отделе газеты «Новое время» появилась партия Алехин — Блюменфельд, отлично выигранная Алехиным. Она произвела на меня сильное впечатление. Убедительность победы подкреплялась коротким сообщением о том, что Алехин выиграл у Блюменфельда, считавшегося тогда одним из лучших шахматистов России, матч со счётом +4,—0,=1.
 
В конце января 1909 года состоялось, наконец, и моё знакомство с Алехиным. Тот же Чудовский подвёл меня к юному блондину, сидевшему за шахматным столиком, и промолвил: «Вот Романовский, про которого я Вам рассказывал». Затем он нас покинул и мы остались вдвоём. Алехин сразу стал говорить мне «ты». «Что ты думаешь сделать в турнире?» — спросил он меня с улыбкой. Чувствуя себя несколько смущённым, я уклончиво ответил, что в таком сильном турнире я буду играть впервые и трудно предугадать свой результат.
 
«А, — прервал он меня с оттенком некоторого пренебрежения в голосе, — во-первых, турнир уж не столь силён, как тебе кажется, и, во-вторых, по-моему, нет смысла играть в турнире, где не рассчитываешь взять первое место. Я, например, почти уверен, что буду первым, тем более, что, как я узнал, первому призёру будет присвоен титул маэстро. Со всеми этими господами, — добавил он, имея в виду наших будущих противников, — надо лишь играть посмелее».
Затем Алехин предложил мне поиграть в шахматы. Я был настолько напуган его заявлением, что быстро проиграл три партии, и мы расстались.

 
Начался турнир. Сильное впечатление оставляли стремительные атаки Алехина, его смелая экспериментальная игра в дебюте, изобретательность в защите. Его противники один за другим довольно быстро терпели поражения.
Огромное впечатление произвели на меня разгромы, учинённые Алехиным Вяхиреву, Розанову, Гольдфарбу, Эльяшеву. Привожу партию с последним, поскольку я, будучи в этот день свободным, наблюдал её с первого до последнего хода, и был свидетелем разговора, происходившего между партнёрами по окончании игры.
 
С. ЭЛЬЯШЕВ - А. АЛЕХИН
 

 

Удивительно, что именно в партиях с Алехиным противники допускали подобные «зевки». Избинский, Гольдфарб, Евтифеев сделали примерно такие же ошибки. Острая с самого дебюта игра Алехина вызвала, по-видимому, у его противников чувство растерянности.
Энергия и своеобразие, с которыми Алехин разыгрывал известные дебютные системы, мне чрезвычайно импонировали. Особенно большое впечатление на меня произвел дебют в его партии с Розенкранцем.

 
К. РОЗЕНКРАНЦ А. АЛЕХИН
 

 

Главным конкурентом Алехина на турнире оказался Ротлеви. Встреча Алехина с Ротлеви привлекла большое внимание. Алехин играл чёрными, и для первого приза ему вполне достаточно было сделать ничью. Общее изумление поэтому вызвала крайне рискованная тактика, которую с первых ходов Алехин избрал в этой ответственной партии.
 
Г. РОТЛЕВИ - А. АЛЕХИН
 

 

 

Алехин занял первое место и стал мастером. Следующая наша встреча состоялась года через два, когда Алехин переехал в Петербург в связи с поступлением в Училище правоведения.
 
1912—1914 годы
 
Высокий, с лёгким румянцем на щеках, в мундире Училища правоведения Алехин выглядел подтянуто и щеголевато.
Однажды, по его приглашению, я зашёл к нему домой (жил он где-то в районе Исаакиевской площади и Морских улиц) в условленный час, но дома его не оказалось. Мне предложили подождать. Приблизительно через час появился и Алехин.

 
Вскоре мы сидели в гостиной и оживлённо беседовали. Я расспрашивал Алехина о его заграничных выступлениях в Гамбурге, Карлсбаде, Стокгольме. Он высказывался о своих результатах очень сдержанно, хотя в Стокгольмском турнире летом взял первый приз.
«Победа моя была нетрудной, — сказал он. — Единственным конкурентом мог быть Шпильман, но, проиграв в первой половине Фридлициусу, он деморализовался».
«У Шпильмана я выиграл сравнительно легко, — добавил он. — Мне очень хотелось взять реванш за поражение в Карлсбадском турнире!». О неудаче Алехина в Виленском турнире русских мастеров, где он проиграл 8 партий и набрал всего 8,5 очков из 18 партий, я постеснялся говорить, и беседа наша вскоре перешла на другие шахматные темы.

 
Между прочим, я посетовал на то, что попытки подражать его рискованной тактике мне пока плохо удаются. «Жертвуешь фигуры и в конце концов проигрываешь», — закончил я свою мысль. Алехин засмеялся. «Ну, милый мой, в том-то и дело, что жертвовать надо правильно, — это во-первых, а во-вторых, даже правильно пожертвовав фигуру, надо играть с большой точностью, чтобы довести атаку до конца... Вспомни последнюю партию матча Ласкера с Шлехтером. Жертва Шлехтера была вполне правильна, и «корона» Ласкера висела на волоске. Случилось, однако, к сожалению, иное».
 
«Разве ты хотел, чтобы Шлехтер стал чемпионом мира?» — спросил я.
«Шлехтер мастер большого класса, — ответил Алехин. — В Гамбурге и Карлсбаде я это почувствовал в своих партиях с ним. Правда, я немного трусил, и психологические шансы, таким образом были тоже на его стороне, но это не умаляет убедительности его побед. Кроме того, если бы Шлехтер выиграл матч, мы были бы сейчас свидетелями грандиозного состязания между ним и Капабланкой».
Тут он дал очень высокую оценку мастерству кубинца:
«Капабланка всегда жертвует правильно, и вся его игра столь же красива, сколь и логична. Сочетание этих двух элементов шахматной борьбы он поднял на большую высоту. Во всяком случае для Ласкера Капабланка более опасен, чем Рубинштейн. Едва ли только Ласкер станет с ним играть в ближайшее время».
Алехин был тогда довольно словоохотлив и под конец нашего разговора начал рассуждать о красоте в шахматах.
«Главный элемент красоты в шахматах, — говорил он, — таится в стремлении отыскать истину. Что стоит комбинация с жертвами, если она получила своё завершение лишь благодаря плохой защите противника. Правильная, далеко рассчитанная комбинация с жертвами является, по существу, творческим шедевром. Именно в этом плане шахматы роднятся с искусством».
Уже было за полночь, и я собирался уходить, когда Алехин предложил мне посмотреть единственную проигранную им в Стокгольмском турнире партию тому же Фридлициусу, который выиграл у Шпильмана. Придя домой ночью, я записал замечания, которые были сделаны Алехиным по поводу этой встречи. Вот они.
 
У. ФРИДЛИЦИУС -  А. АЛЕХИН
 

 

В декабре 1913 года — январе 1914 года Алехин разделил с Нимцовичем 1—2-е места в соревновании русских мастеров и был допущен в турнир гроссмейстеров, где участвовали Ласкер, Капабланка, Тарраш, Яновский, Рубинштейн, Маршалл и другие.
Алехин в этом трудном состязании добился прекрасного результата, взяв третий приз после Ласкера и Капабланки. Каждая партия Алехина была полна волнующих моментов, острых переживаний. По окончании последнего тура я подошёл к Алехину и поздравил его. Глаза Алехина засияли. «Спасибо, — сказал он, — но, знаешь, я рассматриваю свой успех лишь как подъём ещё на одну ступень». «Как ты расцениваешь победу Ласкера?» — спросил я. «Недоволен, — ответил он. — Я предпочёл бы Капабланку».
В яркий, июльский день 1914 года к Мангеймскому вокзалу плавно подходил курьерский поезд из Швейцарии. Вскоре в дверях одного из вагонов 1-го класса появился Алехин. Мы крепко пожали друг другу руки. Кроме меня, его пришли встречать ещё несколько русских шахматистов и представители Комитета по организации конгресса Германского шахматного союза в Мангейме. Алехин был неразговорчив, жаловался на усталость и, зная, что первый тур начнётся через несколько часов, спешил добраться до гостиницы, чтобы хоть немного отдохнуть перед партией.
 
Приезду Алехина предшествовала любопытная история. Он долго не отвечал на приглашение Оргкомитета принять участие в турнире и, наконец, дня за три до начала соревнования прислал телеграмму примерно такого содержания.
«Прошу сообщить, участвует ли в турнире Капабланка?» Оргкомитет был крайне обескуражен этой телеграммой. Ему очень хотелось бы, чтобы Алехин участвовал в турнире, причём большинство членов комитета полагало, что Алехин ищет встречи с Капабланкой и что без участия последнего турнир будет для Алехина мало интересен. Хотя уже почти выяснилось, что Капабланка не примет участия в турнире. Оргкомитет дал Алехину уклончивый ответ, вроде того, что некоторые шансы на участие Капабланки ещё сохраняются.

 
Зайдя за Алехиным, чтобы вместе идти на турнир, я не удержался и спросил, чем вызвана его телеграмма, на что он ответил:
«Если бы участвовал Капабланка, то не играл бы я. Дело в том, что все ближайшие годы я должен готовиться к моему матчу с Капабланкой на звание чемпиона мира. Для этого мне надо брать только первые призы. Сейчас я ещё слабее Капабланки, и, значит, мне в случае его участия пришлось бы довольствоваться в лучшем случае вторым местом, что совсем не входит в мои расчёты».
«Однако чемпион мира пока что Ласкер», — заметил я. «Это неважно, — ответил он, — скоро им будет Капабланка».
Итак, уже тогда двадцатидвухлетний Алехин лелеял мечту о завоевании первенства мира и наметил план своей подготовки с тем, чтобы претворить свою мечту в действительность.

 

В Мангеймском турнире Алехин выигрывал в великолепном стиле партию за партией. Мне он показывал свои партии с Дурасом, Брейером, Мизесом, коротко комментируя ход борьбы. Меня поражала прозорливость, с которой он угадывал мысли противников. Показывая партию с Дурасом (белые), он после 23-го хода спросил меня, как бы я сыграл сейчас. 

 
ДУРАС - АЛЕХИН
 
Я подумал с минуту и сыграл 24. ЛЬ1.
«Ты, как и Дурас, не обманул меня в моих ожиданиях, — сказал Алехин. — Оба вы делаете естественный ход ладьёй на открытую линию, а это как раз и является ошибкой». И тут же Алехин продемонстрировал продолжение, случившееся в партии.
 

 

Грянула война. Русские шахматисты были арестованы, пробыли около месяца в тюрьме в крепости Раштаут и, наконец, были отправлены в Баден-Баден, где нам разрешено было проживать частным образом на собственные средства. Мы поместились почти все в одном отеле, я жил во втором этаже, Алехин в третьем.
Алехин начал там работать над сборником партий Всероссийского турнира мастеров 1913—1914 гг.

 
Он привлёк к этой работе меня, и почти все вечера я проводил за анализами.
Меня поражали его трудолюбие и трудоспособность. Над каким-нибудь одним анализом он был способен проводить несколько вечеров. В анализе Алехин был очень объективен. Был случай, когда после многочасового анализа мы пришли к выводу, что позиция, наконец, исчерпана, и он написал пространный комментарий на нескольких страницах.
Поздно вечером я ушел спать. В 4 часа утра меня разбудил телефонный звонок. Я поднял трубку. «Зайди тотчас же ко мне», — услышал я голос Александра Александровича.
Войдя к Алехину, я застал его за шахматной доской. Это была та самая позиция, которую мы «исчерпали». «Мы не заметили хода Ь7—Ь6, — сообщил Алехин, — который всё опровергает. Давай посмотрим». И мы принялись с ним вновь за анализ, сидели до утра и весь следующий день, ибо Алехин оказался прав.

 

Последние встречи


Последние мои встречи с Алехиным состоялись в дни первого чемпионата Советской страны в октябре 1920 года. Второй день по прибытии из Петрограда я жил в общежитии курсантов. После обеда я сидел у себя в комнате, как вдруг ко мне ворвался, именно ворвался Алехин. Мы не виделись несколько лет. Он осунулся, казался выше ростом, был оживлён, почти весел. Пошли вопросы, рассказы, обмен впечатлениями.
Алехин сказал, что собирается ехать за границу для участия в международных турнирах и подготовки к борьбе с Капабланкой. «Песенка Ласкера спета, — сказал он, — их матч не за горами».

 
День за днём турнир приближался к концу. Алехин уверенно лидировал и взял первое место, не проиграв ни одной партии.
 
Вскоре Алехин уехал за границу, и мы с ним больше не встречались.
Алехин, на мой взгляд, был противоречивой натурой, и в нём всегда боролись два начала: трезвый, холодный расчёт и волнующая гамма настроений, увлекавшая его часто в море бурных эмоций. Это противоречие нашло отражение и в шахматном творчестве Алехина. Трудно сказать, когда он был опасней, тогда ли, когда логично, расчётливо, с технической виртуозностью, ход за ходом он разрушал планы противника или тогда, когда с неисчерпаемой изобретательностью, весь в творческом горении ошеломлял партнёра блистательными, вдохновенными, неожиданными комбинациями.

 

 

 

Воспоминания шахматиста